Я уже писал, почему считаю, что писать такие книги надо очень осторожно и лучше не делать этого, если есть сомнения. Но запретить я, к счастью, ничего никому не могу и люди продолжают писать как умеют, как желают и как получается.
А потом… А потом они посылают такие тексты в издательства. Где их читают редакторы и принимают решение, печатать или нет. А если печатают, то такие книги читают критики и обозреватели. И принимают решения, хвалить или нет. И вот ведь в чём фишка – тут уже всё зависит не от писателя. А от читателей. Редакторы, критики, обозреватели, блогеры, библиотекари – они все профессиональные, умелые и опытные читатели. Обладающие компетенциями и принимающие взвешенные решения… Да, но нет. Как раз в нашем случае, с книгами о тяжело больных, инвалидах, сиротах и смертях, весь профессионализм такого читателя даёт сбой, оказывается беспомощен. Потому, что тут в игру вступают уже другие, социально-психологические факторы.
Почему же так происходит?
Конечно, всегда есть вероятность, что человек просто не на своём месте или вовсе дурак. Но это влияет вообще на все читаемые им тексты и потому к нашему делу не относится. Гораздо интереснее причины, по которым ошибки допускают люди хорошие, умные и профессиональные. Каковых большинство, я уверен. Но и они ошибаются и ошибаются подчас сильно. Печатают не то, хвалят не то или хотя бы не осмеливаются поругать. Вот как раз с нашими книгами, с книгами, где все болеют и умирают, такое происходит частенько. Почему?
Я выделил восемь возможных причин. Далеко не все они действуют одновременно и для всех, скорее наоборот. Кто-то узнает себя по одной причине, кто-то – по двум-трём, а кому-то вообще все эти причины покажутся далёкими и надуманными, такое тоже бывает. Завидую.
Итак, причины:
1. Страх сделать ситуацию хуже.
Действительно, хотя любой профессиональный читатель, от редактора в издательстве до сельского библиотекаря, читает огромное количество текстов про невероятное разнообразие явлений, вещей и ситуаций, как раз тексты о смерти, инвалидности и прочих горьких человеческих бедах, выделяются на общем фоне. В самом деле, что может ужасного случиться, если издательство не выпустит или книжный блогер разругает плохо написанную книгу о двигателях внутреннего сгорания, школьной любви или пришельцах с Марса? Да ничего. Тут у редактора или критика нет над головой дамоклова меча «а если это как раз то, что надо вот этим бедняжкам, про которых книга?»
Да, в тексте картонные герои, проблемы с логикой, а про язык вообще лучше не вспоминать. Но насколько это важно для ПРОБЛЕМЫ? Вот это и есть основной подводный камень таких текстов: мы, профессиональные читатели, незаметно для себя перестаём оценивать текст, а начинаем оценивать проблему в тексте.
2. Комплекс вины.
Едва мы перестаём видеть в тексте текст, а начинаем видеть реальные беды и реальное горе, у нас включается комплекс вины за собственное здоровье и благополучие. И не то, чтобы испытываем вину реально, умом-то мы все понимаем абсурдность позиции, но… Но всё равно ситуация «ты-то здоров, ты-то такого не пережил, так чего ты лезешь своими ручонками в чужую боль?!» где-то там свербит внутри.
3. Гражданская ответственность и гражданский долг.
А следом за виной приходят и долг с ответственностью. Замечательные вещи, которые можно легко довести до абсурда и исказить весь смысл. Мы должны помогать тем, кому хуже. А вдруг не пустив в печать вот это сочинение мы им, тем, кому хуже, не поможем?! Да, сочинение бездарное, но разве ради тех, кому хуже, это нельзя простить? Мы же должны помогать, это наш долг!
Такая логическая ловушка, когда из одного предположения «а вдруг это поможет?» делается внезапно единственный вывод «это долг» безо всяких обоснований или промежуточных рассуждений. А происходит это по следующей причине:
4. Желание помочь, но отсутствие знаний, чем, собственно.
Да, любому нормальному человеку совершенно нормально желать помочь другому. Особенно тому, кто оказался в трудном положении. А тут такой удобный случай: как раз книга о таких людях. Плохая, да, ужасно написанная, корявая, нелогичная. И герои, что должны, вроде как, быть положительными и вызывать сочувствие, вызывают отторжение. Но… Может это со мной, с читателем, что не так? Они же, герои, и так в беде. Им и так плохо. Как тут можно не помочь? Хотя бы не стоять на пути текста, вдруг он как раз то, что нужно! Они, конечно, омерзительны, но жалко же…
5. Жалость.
Элементарная жалость – вот что возникает у читателя плохой книги про попавших в беду людей вместо сопереживания и сочувствия. Плохое чувство, унижающее. Не зря оно соседствует со следующей причиной:
6. Синдром самозванца.
Мне, читателю, книга не нравится, но жалко же их… А почему она вообще должна мне нравится? Кто я такой, вообще, чтобы оценивать другие жизни?! «Не жизни, а тексты!», пищит почти задавленная тоннами пустой породы от самокопания логика, но кто её слушает. В самом деле, ну что я, с моим библиотечным образованием, понимаю?! Ведь:
7. «Если звёзды зажигают, то это кому-нибудь нужно!»
Универсальный довод для чего угодно, как и положено цитате. Действительно, человек же написал. Да, плохо и противно, но вдруг кому-нибудь это и нужно?! Что мы знаем о других, чтобы решать за них? Ведь мы и сами, многие из нас, росли совсем не в теплицах и сами храним и скрываем
8. Собственные тяжёлые моменты.
Да, нет человека, которого бы не коснулась смерть близких, тяжёлая болезнь (в том или ином приближении), ещё какое-то ужасное горе. И внутри часто сидит тот же испуганный, бедный ребёнок. Который продерётся через любое пустословие, любую графомань, чтобы выхватить что-то близкое, что-то своё. В самой плохой книге. Но надо ли заставлять себя искать жемчуг сами знаете в чём?
Итак, эти причины, мне кажется, более или менее полно описывают проблему. Но что делать? Делать-то что? Или просто всех пристыдил, а сам на белых костылях стою красивый?
Делать, между тем, действительно можно и нужно.
Для самого себя, красивого (хотя костыли и синие), я составил памятку, которой и поделюсь. Итак, мои собственные правила оценки текстов, где все болеют и умирают:
1. Доверяйте своей основной компетенции.
Мы – профессиональные читатели, а значит мы смотрим на текст. Не на страдания героя, не на тяжёлую жизнь инвалида или горе сироты. На текст.
Я даже медитативную формулу для себя придумал:
«Текст. Это текст. Все, кто там описан, уже умерли, никогда не рождались и вообще придуманы. Они не существуют, им нельзя помочь. Им легко помочь: просто перепиши или допиши несколько слов. Это текст, так что рак излечат к свадьбе, мальчик отбросит костыли, а девочка начнёт видеть. Несколько слов могут изменить всё, а значит – перед тобой не беда, а текст. Просто текст.»
Конечно, отдельно будут книги на фактическом, биографическом и прочем материале. Тут-то герои точно были, жили или живут. Но тут нам (мне так точно) приходит на помощь правило номер два:
2. Доверяйте своей иной компетенции.
Мы – профессиональные читатели. Но редко кто из нас никогда и никоим образом не занимался профессионально ничем другим. Педагоги, библиотекари, филологи, волонтёры… Да, в конце концов, родители! И эти компетенции надо применять при оценке таких «трудных» и «важных» книг. Потому, что как раз тут мы выходим за рамки «просто текста», а включаем социальный, общественный момент. Который и позволит не пропустить плохую книгу на самом, что ни на есть, жизненном материале. Просто потому, что обратившись к тому, что мы знаем вне текста, мы внезапно поймём, что плохая книга про живых людей, она этим людям только навредит. Ну, а если и второй (третьей, четвёртой…) собственной компетенции не хватает, то конечно нужно использовать правило номер три:
3. Ищите совет.
В самом деле, почему книгу о жизни насекомых нельзя выпустить без научного редактора, а книгу о жизни инвалидов – запросто? Потому, что средний редактор понимает инвалидов лучше, чем чешуйчатокрылых, вроде как. Но если не понимает? Если запутался? То, конечно, лучше обратиться за помощью. Например, к врачам или в общественную пациентскую организацию. Или к психологам, занимающимся этой проблемой. По тексту конкретно они, конечно, рекомендаций не дадут, но хоть понять, насколько описанное автором близко к жизни будет можно. А то ведь может там чушь чушью, а мы тут переживаем.
4. И не стоит считать себя глупее коллег.
Тут довольно тонкий момент, иерархия критики. В самом деле, совсем не просто «обычному книжному блогеру» или, тем паче, библиотекарю, начать ругать книгу, что вышла в солидном издательстве. А уж если текст переводной и получил какую-нибудь премию, особенно «там, на Западе», так вообще чуть святотатством попахивает. Я сейчас вовсе не призываю вообще отказаться от авторитетов и считать любое мнение, что жюри премии Андерсена, что Петровны с подъездной лавочки, равноценным и сопоставимым. Нет, речь про другое. Когда мы выбираем тексты, то выбираем их под себя, под собственные нужды и в соответствии с собственными, личными, убеждениями и приоритетами. И тут на все титулы и солидность издательств смотреть можно и нужно, но решать всё равно самому.
У меня вот так не сложилось с книгами Мег Розофф. Титулованная, известная, все дела… а я не верю в её книги и в её героев. А значит, не могу использовать в своей практике.
5. Нет книг про инвалидов или для инвалидов. Все книги всё равно про людей и для людей.
Моральный вопрос. И вроде бы всем понятно, что при ампутации ноги героя совесть заодно не ампутируется, а если героиня не видит окружающий мир, то это вовсе не значит, что она видит горние выси или духовный мир. Также понятно, что изменения психики имеются, но они гораздо глубже и системнее. Но… Но всё равно в текстах авторы упорно лепят «блаженных» героев-инвалидов во всём их дуализме: то святых, то мерзавцев. Исключение составляют разве что герои-инвалиды трешовой сетературы: там вообще на всех и каждого один психотип, авторский. Но мы, всё-таки, о приличном.
Может ли быть такой герой святым или мерзавцем? Да, разумеется. Но только если это обосновано. И нет, заболевание, сиротство или ещё какое серьёзное горе на такое обоснование не тянут сами по себе. Хотя бы потому, что любой вспомнит знакомых в такой, или почти такой же ситуации, что не стали не святыми, ни мерзавцами. Значит, ситуация может быть триггером, может быть финальным аккордом, но вот заполнять всю остальную пьесу автор должен характером героя и другими жизненными обстоятельствами. Если их нет, то нет.
Тут можно поиграть сам с собой в игру «Сосед или осьминог». Представим себе, что герои книги – наши соседи по дому. Или наоброт, что речь идёт об осьминогах. Просто вот их зовут Кевин, Петя или Ильяс. Ну, нормальные такие соседские и осьминожьи имена. Получилось? Смогли понять логику поступков, проникнуться сочувствием, подружиться или хоть засмотреться? Без костылей, азбуки Брайля и капельниц с физраствором? Значит и правда, достойная книжка. А если выбросив болезнь или смерть мы останемся у непонятных декораций, то стоит ли такое читать?
Вся эта ситуация сильно осложняется, конечно, тем, что книг про «особых» детей и людей вообще вроде как много, а копнёшь конкретную проблему, так их по пальцам пересчитать. Даже если это смерть родителей или «общее», зонтичное определение заболевания, вроде «психических проблем». Так что каждый текст на вес золота. Но такой «дефицит» вовсе не означает, что его надо заполнять чем угодно, лишь бы хоть чуточку подходило под формальные требования. Наоборот, тут как раз построже надо бы быть. Как раз из той самой первой причины, с которой я начал материал.
Страшно, что сделаем хуже.
Реально страшно.